Часы

Не знаю даже с чего начать, потому что в карусели дней, которые кружат меня, каждое утро почти в точности повторяет, вчерашнее, а завтрашнее я уверен, будет точно таким же, как сегодняшнее. Раньше в мои обязанности входило закручивать гири Главных Часов графства. Работа эта была более почётная, чем хлопотная. Труднее всего было в день Луны. Тогда нужно было поднимать все три гири, чтобы часы могли идти три дня подряд в дни Марса и Меркурия. А потом, дважды в дни Юпитера и Сатурна я поднимал только по две гири, которые должны были давать жизнь Главным Часам всего лишь на два дня. День Солнца у меня всегда был свободен. Сейчас-то у меня всегда день Солнца, а раньше я ждал его как праздника, потому что в этот день на рыночной площади собирались торговцы овощами и среди них была одна продавщица зелени. Моя Хелен. Прекрасная Хелен, как я называл её, прочитав перевод поэмы какого-то греческого писателя. С Хелен мы знали друг друга так давно, что, иногда мне кажется, что мы были знакомы всегда, ещё до нашего с ней рождения. "До того, как возник мир, я есмь". Каждый раз, когда в соборе произносилась эта фраза на латыни, я представлял, что речь идёт не о Господе, а о нашей с ней любви. Богохульство, конечно, но сейчас мне уже безразличны ужасы страшного суда. Если лишь избранным суждено познать вечную жизнь, то я - избранный. Впрочем о любви мы как раз ни разу с ней не говорили. Не говорим и сейчас, как будто бы облекая в слова то, что каждый день проиходит между нами, мы нарушаем какой-то древний завет. В детстве весь мир казался нам прекрасным садом с диковинными цветами и фруктами, которые мы часто рвали с деревьев, несмотря на строгого монастырского служку, который увидев нас, для отстрастки топал, делая вид, что гонится за нами. Но детям всё прощалось. Мой отец служил тогда в Соборе Заводящим Часы, как и его отец, мой дед, как прадед. Должность эта передавалась по наследству и не была обременительной. Потом многое изменилось. После жестокого пожара, посланного на наш городок неизвестно за какие грехи, сгорел наш просторный дом и погибли деревья в чудесном саду вокруг него. Потом случилась эпидемия черной болезни, после которой из всех моих братьев я остался один. Родители умерли ещё раньше, почти одновременно друг с другом и были сожжены у городских стен монахами, одетыми в защищенные Крестным Знамением священные мантии и заговоренные маски с огромными птичьими ключами. Я остался один, безо всякой утвари, без крыши над головой. Из того, что досталось мне от прошлого была только унаследованная должность Заводящего Главные Часы Графства. И Хелен. Отец её пережил городские напасти и так же, как до пожара, продолжал торговать овощами на площади в каждый день Солнца. Когда Хелен исполнилось 14 лет, она стала помогать ему на рынке и мы снова стали с ней видеться. Мне, правда, приходилось перове время несладко. Крутить гири, каждая из которых была весом раз в пять больше моего, было трудно. Каждый раз за дни передышки у меня едва успевали проходить боли в спине и переставать беспокоить мозоли на руках, но постепенно я привык к этим периодическим упражнениям, немного подрос, стал сильнее и, насколько могу сейчас вспомнить, исполнял свои обязанности легко и без напряжения. Отец Хелен, который раньше относился ко мне вполне доброжелательно, часто засиживался в пабе с моим отцом и мы с Элен считали себя чуть ли не помолвленными, тот же самый Старина Манфред, почему-то стал строже относиться к нашим встречам. Отчасти я, да и Хелен, догадывались почему. Жить я стал в маленькой комнатке под внешним циферблатом часов. В наших часах их два. Один внутри собора, а другой выходит на городскую площадь. И комнат тоже две, каждая похожа на небольшую клетушку, в которой прячутся фигурки апостолов, волхвов и животных, чтобы каждый час выходить "в свет" сквозь открывающуюся дверцу. Снизу с площади они кажутся маленькими, а в комнате, на цепи, змеящейся у стены, когда все они собираются вместе, теснятся плотной толпой фигур вполне человеческого роста. Некоторые выше меня, а я никогда на свой рост не жаловался. Теперь эти фигуры и составляют мою семью. И иногда, когда я просыпаюсь по ночам, я разговариваю с ними, прошу прощения за то, что я сделал, хотя уж им-то я нанёс вреда меньше всех. Холодными зимними ночами, когда открывалась дверь, через которую они выходили наружу, зимняя стужа, а иногда и метель, врывались в мою комнату и часто, осенью с наступлением холодов я перетаскивал свой соломенный матрас в другую комнатку, поменьше, позади циферблата, выходящего под купол собора, но летними ночами, такими, каких теперь у меня много, я люблю смотреть сквозь щелки в циферблате на звёзды, на крыши города, на игры летучих мышей в лунном свете.
Но, пожалуй, стоит рассказать и о той зимней ночи, когда я проснулся среди ночи в комнатке, выходящей циферблатом в собор. В пламени свечей сквозь мелкие щели я сумел различить минутную стрелку внизу циферблата, значит ещё полчаса можно было бы спокойно спать. За много лет я вполне привык спать отрывками по часу, а иногда даже не просыпался, когда под куполом начинал отбивать часы Большой Колокол. Гораздо неприятнее был жакемар, который принимался сразу после этого молотить ногами по шарообразному горшку возле самой моей головы. Но между ударами ночью я почти никогда не просыпался. Не знаю что тогда произошло. Просто открыл глаза в темноте и понял, что уже не засну до следующего колокола. Почему-то решил спуститься по винтовой лестнице вниз в собор. В зале было тихо, только свет свечей подрагивал рядом с иконами в капеллах с обеих сторон основного нефа. Что-то необычное обратило на себя внимание. Свет. Конечно же это было необычным, свет почти в центре зала центрального нефа. Я пригляделся. Там сидел незнакомый человек в бархатном плаще и что-то чертил в небольшой книжичке с кожаным переплётом, лежащей на подставке для молитвенников. Я приблизился. Человек, похоже, меня не замечал, хотя то и дело оборачивался назад. Когда я приблизился к нему, я заметил, что он рисует грифелем на тонком листке циферблат моих часов. Довольно похоже. Я подошёл ближе и стал рассматривать рисунок. Человек, казалось, не обращает на меня никакого внимания. И вдруг он произнёс:
-Приветствую тебя, Джек! Ты, ведь Джек?
-Да,-несколько растерянно ответил я,- Джек Блендиферс, я завожу здешние часы. И живу тоже там... внутри.
Незнакомец, казалось, по-прежнему не замечал меня, а разговаривал как будто бы сам собой. Негоромко, но каждое его слово многократно отражалось от стен собора и смешивалось с эхом, пока не затихало где-то в вышине под резным куполом.
-А моё имя, на твоём языке звучало бы как Филип из Высшего Света. Но на самом деле оно произошло от нашего родового замка, который стоял в городе Эг, чуть повыше остальных домов. Хотя, на самом деле род мой довольно знатный. Разве что основательно обедневший за последние годы, так что ты можешь не стесняться моим присутствием. Я приехал в твой город специально, чтобы увидеть эти часы. Слава о них дошла до наших южных широт. А сейчас я и сам вижу, что приехал не напрасно и они, эти ваши часы - гораздо большее, чем полтораста лет назад искуссно сделанный механизм и забавные фигурки.
-Что же ещё?
Он спокойно отложил грифель и, как будто впервые увидел меня. Почему-то от его взгляда я почувствовал волнение.
-Ты знаешь, что такое время?
-Ну да, конечно. Я же буквально живу в часах и, конечно, представляю себе его.
-Тогда ты знаешь, наверное, что порождает его.
-Не знаю. Ничего, наверное... оно просто есть и есть...
-Так просто? Тогда скажи мне Джек, если бы Солнце не вращалось вокруг земли, были бы тогда у нас дни и ночи?
-Нет, наверное. Но оно же вращается...
-Допустим. А если бы оно не вращалась вокруг земли под разными углами, были бы у нас разные сезоны года?
Я начинал догадываться к чему он клонит, но не понимал какие выводы он собирается сделать. -Значит, источник времени Солнце?
-Солнце. Или Бог. Это источник вообще всего. А источник времени может быть любой. Главное, чтобы он обладал определённой стабильностью. Вот человеческое сердце, например, не может быть источником времени, потому что когда ты волнуешься или, например, видишь свою Хелен, оно бьётся чаще. Не могут же сразу все люди начинать двигаться от этого быстрее. Так вот этот источник не всегда один и тот же. Тебе этого сейчас не понять, но время само стремится найти наиболее надёжные колебания и, когда это колебания приливов или отливов, время можно отсчитывать по ним, когда фазы луны или время года - по солнцу, но есть и более надёжные источники времени. Например...
Он сделал длинную паузу и приподнял брови, давая возможность мне самому догадаться...
-Сэр, Вы говорите про наши часы?
Я сорвался почти на полушёпот и не посмел назвать эти Часы своими. Часы, которые управляют временем!
-Иногда. Время ищет самый подходящий источник для задания. Сейчас это твои часы,- слово "твои" он язвительно подчеркнул", завтра могут быть другие...
-Подождите-ка... какая-то бессмыслица. Часы, любые, даже эти, они ведь только отмечают течение времени, а сами изменять его не могут! Как водяная мельница не изменяет течение реки, а только вращается от его силы?
-Тем же самым, твоим, примером я могу тебе возразить. Если мельница маленькая, а река большая, то действительно, мельница лишь вращается от её течения. А если мельница велика, а река всего лишь маленький ручеек. Попробуй остановить мельничный жернов и река остановится. Начнет заливать долину. А если ты начнёшь вращать жернова в другую сторону, то может быть и потечёт обратно... Взгляни на этот пузырёк.
Он достал из под полы своего плаща небольшую чернильницу с завинченной крышкой. В пламени свечи жидкость в ней блеснула рубиновым светом.
-Я получил несколько таких пузырьков в Константинополе от самого Соломона Пфайфера. Не слышал? Ну конечно, откуда же тебе... Так вот эти чернила. Называются "Кровь дракона", но это аллегория, никаких драконов, конечно же не существует, а особенность их в том, что они неподвластны времени.
-Это значит, что они не выцветают через много лет, как тушь из каракатиц?
-Что это значит, я и сам ещё не знаю точно. Но по расположению планет я могу уверенно сказать другое: ты будешь первым, кто раскроет их тайну.
Словно в ответ на его слова торжественно ударил колокол. Три раза. С утра мне нужно будет заводить часы. Неплохо было бы ещё поспать. Полезнее во всяком случае, чем разговаривать с этим сумасшедшим незнакомцем.
Я не глядя сунул пузырёк в карман своей накидки. Незнакомец тоже засобирался уходить, сказав, что остановился здесь неподалёку на постоялом дворе. Мы попрощались с ним. Я попросул его только прикрыть, уходя, дверь (Собор никогда не запирался) и поднялся к себе в комнату. Почему-то никак не мог заснуть. Слишком уж много было загадок. Откуда этот человек знал моё имя? А ещё и имя Хелен? Как он вообще догадался, что между нами что-то есть? Что значит неподвластны времени? Потом колокол прозвонил четыре раза. Потом пять. Сон не приходил. Я затеплил свечу и стал рассматривать части механизма, которые были открыты в стене моей комнаты. Огромное зубчатое колесо было неподвижно, но я знал, что, когда часы пробивают 18 раз маленький штырёк на диске задевает за него и проворачивает колесо дней вперёд на один шаг. На один день. Мне показалось, что штырёк в диск не запрессован, а завинчен и я попробовал его вывинтить. Это удалось мне только, когда я обмотал его кожаным ремнём. Штырёк сдвинулся с места и дальше я уже легко выкрутил его.Всего лишь маленькая железная игрушка, размером чуть меньше моего мизинца. Что загадочного может быть в ней? Я закрутил штырёк на прежнее место и попробовал сообразить, что будет, если выкрутить его. Допустим дни тогда перестанут прибавляться. Горожане обнаружат это, будут возмущены, может быть даже выгонят меня из часов, из города, или, попытаются исправить и сломают часы, которыми уже 150 лет так славится наш городок... Но попробовать почему-то всё равно очень хотелось. Словно какой-то бес постоянно искушал меня. И я решил, что сделаю это обязательно, но когда-нибудь потом. Не сегодня. Когда буду в душе готов проститься с часами, Собором. С соломенным тюфяком, к которому я так привык, как будто он знает все изгибы моего тела и каждый вечер заботливо принимает их на себя, с серебрянным подсвечником, который подарил мне добросердечный пастер, но который чувствует себя в моей бедной каморке гостем из совсем другого мира, с глиняной миской и кружкой... Впрочем, почему проститься-то? Все эти мелочи можно и с собой взять. В скитания.
Зимние холода вскоре отступили, стало чаще выглядывать из-за туч солнце, на деревьях набухли почки. Я перетащил свой соломенный матрас в комнатку со стороны внешнего циферблата и по ночам, просыпаясь от боя колоколов любовался на звёзды. В дни Солнца, когда с рыночной площади начинала доноситься разноголосица торговли, ко мне ненадолго забегала Хелен. По вечерам отец не отпускал её теперь из дому,заставляя почему-то часами читать ему Писание, говоря, что сам он стал плоховато видеть. В будние дни она уезжала из города и помогала матери по хозяйству, которое теперь стало больше. В сельском домике, доставшемся Старине Манфреду от его родителей, он завёл большой огород и целое стадо коз, так что, кроме овощей, торговал ещё молоком и сыром. Почти все будни Хелен проводила там, выбираясь в город только в день Солнца. И конечно же, как всякая благовоспитанная девушка, непременно шла в церковь на утреннюю службу. Правда молилась она не слишком истово, а перекрестившись лишь несколько раз перед собором и войдя в него, бочком пробиралась за приоткрытую дверь свечной лавки, которая прикрывала другую дверцу в стене. Скрытая от посторонних глаз, она вела к винтовой лестнице, по которой девушка вбегала ко мне наверх. И я уже знал, что после первых органных аккордов, возвещающих о начале Воскресной утренней мессы, эхом к ним отзовется частый стук по лестнице её деревянных башмачков, в ответ на который у меня внутри начнет звенеть какой-то огромный колокол. Больший, чем наш башенный, а ведь у него, как говорят, самый низкий тон в мире. Вместе с ней, пока внизу шла служба, да простит нас Господь, мы много смеялись. Играли в наши детские игры с бараньими косточками, мечтали о том, что станем совсем взрослыми и отправимся куда-нибудь далеко-далеко. Вместе. Хотя мы оба знали, что вместе мы никогда не будем и никуда не сможем уехать, но мечтать об этом вместе было так здорово.
Иногда мы целовались. Робко и после каждого раза Хелен краснела. Вероятно и я тоже. А потом мы оба долго не могли найти подходящих слов, чтобы нарушить молчание. Собственно-то взрослыми мы уже давно были. Мне было тогда уже 19, а ей в конце лета тоже должно было исполниться столько же...
Никак не могу привыыкнуть к новому. К тому, что глупо в моей ситуации говорить, что мне "было 19". Правильнее "в тот раз мне было ещё 19, а ей чуть меньше"...
Хелен часто рассказывала мне про свою подружку Магду, которая жила в деревне по соседству. Она была чуть постарше нас и замужем за Толстым Яном. Два года назад Магда родила одного карапуза и сейчас, кажется, носила второго ребёнка, но продолжала тайно встречаться со своим другом Дирком, с которым открыто встречалась ещё до свадьбы. Эта Магда всё время переживала, что её первый сын больше похож на Дирка, чем на Яна и что с годами эта непохожесть (или похожесть) будет становиться всё более очевидной. И ещё много всяких совсем уж стыдных вещей рассказывала Хелен эта Магда. Когда Хелен пересказывала это всё мне, она краснела каждый раз ещё сильнее, чем от поцелуев и становилась от этого такой красивой. Настоящая Прекрасная Хелен! Из-за такой девушки вполне можно было бы начать войну или разрушить Трою.
Разговор с незнакомцем всё время крутился у меня в голове. Пузырёк с красными чернилами я поставил в углу комнаты, так чтобы не задеть его случайно, не разбить. Потом, однажды, гуляя по городу, увидел в лавке старьёвщика точно такую же книжечку, какая была у того странного человека, с тонкими белыми, китайскими листиками внутри. Не знаю зачем я её купил. Старьёвщик дал мне к ней ещё в подарок набор перьев и нож для их заострения. Ещё когда мои родители были живы я успел проучиться три года в нашей церковноприходской школе и был достаточно обучен грамоте. Решил, что буду записывать в книжечку буквы, чтобы не совсем их забыть.

День первый.

В тот день Солнца было 15 июля. Ровно половина лета. Утреннее, ещё розовое, солнце ворвалось в мою комнату сквозь щели циферблата тысячей острых ножей, в лучах которых плясали частички пыли. Я проснулся за несколько мгновений до отбивания колоколов и по тени решётчатого циферблата определил, что часовая стрелка заняла горизонтальное положение. Шесть утра. Спешить было некуда, месса начиналась ещё через три часа. Я поднялся с матраса, взбил его, чтобы днём он расправился и подсох, ополоснул лицо водой из глинянной чаши, оделся и спустился вниз. Город наслаждался утренней прохладой, готовясь к изнурительной дневной жаре. В этот ранний день Солнца город был пуст, только первые рассветные лучи ощупывали чисто выбеленные стены домов и камни мостовой, ещё хранящие свежесть ночного дождя. За углом собора уже открыл свою лавку булочник. Он всегда просыпается раньше всех в городе, чтобы наполнить свою будочку и близлежащие улицы приятнейшим запахом свежеиспечённого хлеба. Я купил у него один круг хлеба для себя и пирожное для Хелен. Каждый раз, приходя ко мне, она притворно ругает меня за то, что я её балую, а от хлеба она толстеет, но ни разу она ещё не смогла удержаться от того, чтобы не съесть это пирожное и, мне кажется, что если бы я однажды не приготовил его к её приходу, то она обиделась бы на меня. Подумала бы, что я не ждал её.
Мы перекинулись с булочником несколькими словами про погоду, про то, что сегодня будет жаркий денёк. Я обошёл площадь. Там же у уличной торговки купил немножко масла, горшочек сметаны. Вернулся к себе наверх и сел около крошечного окошка, из которого, однако, прекрасно была видна площадь, то, как она заполняется людьми, повозками, как нарядно одетые горожане направляются в собор для воскресной службы. Пытался узнать в толпе Хелен, но как всегда не заметил, пропустил её. Если она хотела, она умела быть незаметной. Наблюдая за площадью я уже замечал знакомые лица, всё-таки городок наш небольшой. Зазвучали первые три аккорда и по лестнице застучали деревянные каблучки. Всё громче и громче. По их стуку я всегда угадывал настроение Хелен. Сегодня она была нетороплива и немножко задумчива. Перед моей дверью она, вдруг, остановилась, чего почти никогда не случалось, а потом рывком распахнула её. Стучаться необходимости не было, она же знала, что я всегда жду её. Впрочем своими сабо она ужн вполне достаточно простучала по лестнице, чтобы не повторять этот стук ещё раз. Мы обнялись. Она всё ещё была задумчива. Потом повернулась и закрыла задвижку на двери. Так она стояла спиной ко мне довольно долго. Я обнял её.
-Джек,- сказала она, не оборачиваясь,- отец сосватал меня. За Петера. Сына колбасника. Ты знаешь его.
-Знаю... То есть Петера знаю, а то, что отец... Мы же с тобой собирались... вместе...
Она резко обернулась ко мне. На её глазах сверкнули две одинаковые слезинки, в каждой из которых изогнуто и перевёрнуто светилось моё крошечное окошко
-Но ты же тоже всегда знал, что он не разрешит нам быть вместе?
Она обняла меня, уткнувшись носом мне в плечо. Потом подняла лицо и улыбнулась, как это умела делать только она.
-Знаешь, Магда рассказывала мне, что ещё давно-давно, когда часы ещё только строили, был такой обычай jus primae noctis, что каждая девушка, которая собралась выходить замуж, первую ночь должна была провести с графом. Представляешь сколько у него было девушек?
-Не представляю. Когда же он спал, если каждую ночь должен был проводить в заботах о семейном счастье своих подданных? А если ночей не хватало на всех? -Не знаю... Магда не рассказывала. Может быть он тогда справлялся сразу с несколькими девушками. Или обращался за помощью к слугам.
-Не думаю. Слуга, это было бы оскорбительно для девушки. Если уж граф, так чтоб граф был настоящий!
Хелен, мне казалось, не настроена была шутить.
-Джек,-сказала она, вдруг, совершенно серьёзно,-ты хотел бы быть графом?
-Чтобы каждую ночь менять девушек? Не знаю, нужно подумать... Вообще-то никакие другие девушки, кроме тебя, до сих пор меня не интересовали,но если ты твёрдо решила произвести меня в графы, я постараюсь оправдать твоё доверие.
- Других девушек не надо. Сейчас, во всяком случае. И в графы я тебя произвести не могу, для этого я должна была бы быть королевой, а не женой колбасника, но я хочу... чтобы ты был моим первым...если ты, конечно, не против...
-А Петер не вернёт тебя тогда отцу, как испорченный качан капусты? Или его Магда смогла убедить в существовании графа?
-Не бойся, не вернёт. У девушек есть свои маленькие секретики.
Она одним движением сняла через голову платье вместе с жакеткой и, казалось, вся моя крошечная комнатка засияла её наготой.
-А если и вернёт, то может быть это будет к лучшему. Я приду тогда к тебе и мы сможем осуществить все наши планы.
Хелен повернулась спиной к соломенному тюфяку и, раскинув руки в стороны упала на него
-Испугался? Не вернёт. Не бойся. Ну же, мой граф!
...

Хелен улыбнулась. Шутливо оттолкнула меня. я скатился с тюфяка на пол. Она легко поднялась, попросила отвернуться, за спиной я услышал шелест её платья. Потом уже одетая, она поцеловала меня, отперла щеколду двери, тихо произнесла "Прощай, Джек" и по винтовой лестнице застучали её затихающие шаги, которым вторило, всё более отстающее, тихое эхо. Я продолжал лежать на тюфяке совершенно опустошённый. Счастливый и несчастный одновременно. То, что произошло с Хелен, ничуть не походило на торопливые встречи с девушками из таверны. Там, в верхней комнате, всё происходило как-то обыденно, повседневно. Для меня. А для них, так и подавно. А здесь, только что, я был с Хелен. С моей Хелен. И она была со мной. Впервые! Я никак не мог раобраться в своих чувствах, но одно я знал наверняка. Больше мне незачем жить в этих двух крошечных комнатках и заводить часы. С Хелен мы больше не увидимся. Никто и ничто меня теперь уже не держит на месте и я могу отправиться путешествовать по земле, как давно уже собирался. Правда, путешествовать собирались мы вместе с Хелен, но она теперь будет продавать колбасу и ей будет не до странствий. Не помню уже, что я делал весь тот день. Скорее всего ничего не делал, бессмысленно кружил по комнате поглядывая на ярко-красное пятно на мешковине моего тюфяка, как бы каждый раз убеждая себя, что всё это было со мной на самом деле. Не приснилось. Когда маленькая часовая стрелка приблизилась к горизонтальному положению - в это время, около 18 часов, когда диск дней должен был перескочить на следующий, день Луны, я легко выкрутил штырёк, который должен был задеть за зубчатое колесо, чтобы перевести его на день Луны. Положил его рядом с фигурками святых, которые уже готовы были выходить в приоткрывшуюся дверцу на свою ежедневную прогулку перед площадью, еще раз бросил взгляд на пятно, оно стало почти коричневым и по винтовой лестнице спустился в собор, убедиться, что я открутил именно перевод дней, а не крепление какого-нибудь диска, от которого часы сейчас просто распадутся на части. Я сидел в пустом зале, всё ещё не понимая счастлив я или несчастен и глядел на соборный циферблат. Минутная стрелка миновала отметку 60. Ничего не изменилось. На указателе дней стоял день Солнца. Я был готов к уходу. Вернулся к себе наверх, чтобы забрать свою нехитрую утварь. Всё, что могло хоть когда-нибудь пригодиться бросил в дорожный мешок, окинул последним взглядом своё убогое жилище. Святых и ангелов, вернувшихся уже с прогулки, свой соломенный тюфяк, на котором я был сегодня так счастлив. Или так несчастен.
Только вот никакого пятна на нем не было.
Я совсем забыл, наверное, что,уходя, перевернул тюфяк на обратную сторону. Вернулся и приподнял его.
Внизу пятна тоже не было.
Когда я собирался уходить, мне хотелось сыграть такую мелкую шутку с горожанами, сдвинуть часы на один день. Но в мои планы совершенно не входило сломать старинный механизм, вывинтив из него важную деталь. Штырька рядом со святыми не было. Я взглянул на механизм. Щтырёк находился там же, на своём обычном месте, слегка за шестерёнкой диска дней.
Кто-то явно был в моей комнате, пока я спускался вниз. Кто-то кто завинтил обратно штырёк.
А ещё постирал и высушил соломенный матрас?
Какое-то безумие. Может быть мне всё это действительно приснилось?
Я ещё раз спустился в зал собора. На календаре стоял день Солнца. Значит тот, кто вкрутил этот штырёк обратно, вкрутил его уже после того, как диск прошёл точку перевода дня?
Лица святых хранили совершенно невинное выражение.
-Парни, кто-то из вас трогал мои вещи?
Естественно, никто мне не ответил.
Я взглянул на гири. Они висели довольно высоко. Не так, как должны опускаться ко дню Луны, когда их пора заводить на два последующих дня. По-всему получалось, что сегодня именно день Солнца, а всё произошедшее мне как будто просто приснилось. Да и в самом деле, если уж Хелен должна была бы выходить замуж, то какой резон ей был бы терять свою невинность именно со мной. Мы ведь ничего не обещали друг другу, никогда не признавались в своих чувствах. Я распаковал свой дорожный мешок. Солнце уже зашло за крыши домов и в комнату вливался бардовый июльский сумрак. Я ополоснул в тазу лицо, заметив ещё, что воды в кувшине осталось не так мало, как мне показалось утром, можно долить его завтра только вечером, завалился на матрас и приготовился ко сну. Было бы неплохо что-нибудь съесть. Кажется, должно остаться пирожное, которое я купил утром для Хелен, не помню, чтобы она его взяла. Стоп! Не было сегодня никакой Хелен! А пирожное? Я зажёг свечу. Пирожного не было тоже. Вот такой чудесный день мне приснился, но ложиться спать приходилось натощак.
Я проснулся за несколько мгновений до отбивания колоколов и по тени решётчатого циферблата определил, что часовая стрелка заняла горизонтальное положение. Шесть утра. Спешить было некуда, месса начиналась ещё через три часа.
Часто сны, утром сразу же забываются. Этот почему-то не забылся. А он был настолько правдоподобный и красочный, что я очень хотел бы запомнить его надолго во всех деталях. Поэтому я достал, купленную ещё весной книжечку и попытался записать туда всё, что мне приснилось, с теми подробностями, которые помогли бы мне потом вспоминать все мелкие детали, которые описать невозможно. Запах волос Хелен, тень счастливой улыбки на её губах, после того, как она вскрикнула и зажимурилась...
Потом я спустился в булочную за углом собора.
-Тебе как всегда?- спросил булочник.
-Как вчера,- почему-то сказал я, ещё не понимая толком зачем.
-Вчера мы не виделись. По Сатурнам мы не открываемся. Наш Бог запрещает. Шаббат.
-А разве вчера не Солнце было?
-Ты что, парень, откуда ты свалился? Вон на башне! Ты же там живёшь, не смотрел сегодня что-ли?
Пока я поднимался к себе обратно, что-то странное начало вырисовываться. Разгадку могла бы принести только Хелен, если бы она не сказала мне вчера "Прощай, Джек!". Не приснилось бы, что она сказала. К чему был этот сон? Неужели отец и правда сосватает её за колбасника Петера? Да нет, зачем ему это нужно! Я-то, конечно, совсем не подходящая партия для Хелен, но не Петер же!
Мысли мои были прерваны органным аккордом, а потом стуком деревянных сабо по винтовой лестнице.
Перед самой дверью шаги замедлились. Потом Хелен распахнула дверь и я бросился целовать её, не давая ей сказать ни слова. Может быть потому, что почувствовал, что знаю, о чём она сейчас захочет сказать.
-Сумасшшедший! Подожди секундочку, я хоть дверь-то закрою, а то зайдёт к тебе кто-нибудь случайно, а мне никак нельзя сейчас здесь с тобой находиться.
Она закрыла щеколду двери и так и осталась стоять, спиной ко мне.
-Джек....
-Тебя сосватали?
-Откуда ты знаешь?
-Неважно. Город у нас маленький. За Петера?
-Да, Джек. Я хотела сказать тебе об этом как-то по-другому, но раз ты уже всё знаешь...
Она прищурила один глаз.
-Кто тебе сказал? Магда?
-Магду я последний раз лет пять назад видел. Мне сон был,- сказал я и, на всякий случай, перекрестился.
-Ну знаешь... если ты такой провидец, то, может быть ты видел во сне и то, зачем я пришла?
Я молча сбросил нательную рубашку
-Вот уж для этого никаких пророчеств не нужно было бы! Все вы, парни, только об одном и думаете!
-Не угадал?
Сбрасывая через голову платье, когда её лицо было скрыто от меня складками ткани, она тихо произнесла, почти прошептала
-Угадал...
...

Когда на винтовой лестнице опять раздались затихающие шаги Хелен, я подскочил с матраса. Наскоро натянул свою одежду и подтащил матрас к окну. По нему расползалось алое пятно. Местами ещё влажное, но... форма у него была немножко другая. Не совсем такая как во сне. Я, кажется, начал тогда уже постепенно понимать, что происходит, хотя так и не мог до конца в это поверить. Дописал ещё несколько страниц в книжечку о том, о чём не успел написать утром и дождался 18 часов, времени перевода следующего дня. Заранее вывинтил штырёк и положил его в карман штанов. Никуда не спускался. Сидел и тупо смотрел то на пятно, то на диск, медленно, практически незаметно, подползающий зияющим отверстием от штырька к зубчатому колесу перевода дней. Медленно, как бы нехотя, отверстие скрылось от глаз под очередным зубцом, а потом из-за него показался его чёрный край. Отверстие появлялось из-под зубца, как тень луны сползает с солнечного диска после солнечного затмения. Я обрадовался, что мои опасения напрасны, и впереди что-то ещё более захватывающее, может быть какое-нибудь фундаментальное открытие, которое изменит судьбу человечества. А может быть это одно из проявлений Божественного Замысла, который так приоткрылся мне. Когда отверстие уже почти полностью явилось моему взору из под зубчатого колеса, ударил колокол и я чуть не подпрыгнул, так это было неожиданно. Ещё одна странность. Я ведь прожил здесь уже пять лет рядом с этим колоколом и ни разу ещё так не пугался его звуков. Я давно уже вообще перестал обращать внимание на звон колоколов. Другое поразило меня сильнее. Штырёк был на месте. Естественно, в кармане я его не нащупал.
Я вывернул карман. Он был пуст.
Я обернулся взглянуть на матрас, но, ещё до того, как он попал в моё поле зрения, я уже почувствовал: он будет чист. Насколько вообще могло быть чистым что-то в моей пропылённой каморке. Во всяком случае никакого кровавого пятна на нём не было. Итак наступил новый день, вечер наступившего дня Солнца. Того же самого, утром которого ко мне придёт Хелен и я опять, в третий раз лишу её невинности. А книжечка? Я ведь вчера описал всё, что произошло со мной раньше. Я начал писать с первой чистой страницы, остальные страницы были чисты. Когда утром я услышал органные аккорды, до конца книжечки оставалось ещё, кажется, только две чистые страницы.
Книжечка лежала рядом с матрасом. Я открыл её. Все мои записки, начертанные убористым почерком, были на месте. Я пролистал их. До конца книжечки оставалось пять чистых страниц. Может быть вполне. Я же не считал их утром. Сон у меня как рукой сняло. Я описал всё то, что вы могли прочитать только что. Последняя страница оказалась заполненной до половины. Дальше шёл кожаный переплёт. Стрелки сошлись, указывая обе в небо, ударил ночной колокол и я растянулся на своём тюфяке.
Я проснулся за несколько мгновений до отбивания колоколов и по тени решётчатого циферблата определил, что часовая стрелка заняла горизонтальное положение. Шесть утра. Спешить было некуда, месса начиналась ещё через три часа.

Кувшин всё ещё почти полон. Гири в верхнем положении. Записи в книжечке сохранились. Ни пирожного, ни хлеба в комнате нет. Ополаскиваю лицо, спускаюсь в булочную.
-Что-то я совсем запутался. Какой день недели вчера был?
-Сатурна. Шаббат. Тебе как всегда?
-Да, да... Хлеб и пирожное. Сегодня такая жара! А пристер говорил, что после обеда будет ливень. У него когда спину ломит, это верный признак.
Не знаю зачем я это наплёл. Наверное просто хотелось, чтобы этот день чем-то отличался от предыдущих.
-Хорошо, что предупредил меня,-сказал булочник,- захлопни дверь я сбегаю тогда домой за зонтиком. Он вышел из-за прилавка, распахнул дверь и выбежал на улицу. Тут же раздался тупой удар, потом чей-то крик. Я вышел из булочной, прижимая к груди хлеб и пирожное, завёрнутые в салфетку, осторожно прикрыл дверь. Булочника сбила карета. Возничий копошился возле него, пытаясь привести в чувство. Вокруг уже собиралась толпа. Все говорили одновременно, из чего разобрать было ничего невозможно. Кто-то советовал что нужно делать, кто-то пытался звать священника, слышались голоса "Так он же нехристь был!".
Только я один, фактически, его убийца, не по злобе, просто из-за своего глупого интереса, был совершенно спокоен и медленно прошёл мимо. Я знал, что вечером выкручу этот судьбоносный штырёк, а завтра, застав булочника живым и здоровым в магазине, не стану ему ничего врать про дождь после обеда. И вот эта мелочь спасёт ему жизнь. Или воскресит из мёртвых. И ещё одна мысль появилась, что, если я забуду, вдруг, его выкрутить, то наступит следующий день и булочник так и останется мёртвым. А у него ведь четверо, кажется, детей. На всякий случай, поднявшись в свою каморку, первое, что я сделал, это выкрутил штырёк и выбросил его в окно. Всё равно каждый раз он возникает заново.
...

Когда на винтовой лестнице опять раздались затихающие шаги Хелен, я встал с матраса и стал внимательно рассматривать яркое пятно на нём. Форма его была не такой, как прежде. Или такой же? Я взял свою книжечку. Записи в ней оставались неизменными. Вначале хотел зарисовать это пятно, но, во-первых римсовать у меня получается очень плохо, а во-вторых чистых страничек там осталось, кажется, всего две. Я просто пожалел расходовать их на свои рисунки. Запас чернил у меня при этом, наоборот, был неограничен. Я обвёл тонкой линией по контуру алое пятно. Чернила были почти того кровавого цвета и казались почти незаметными. Я ещё раз убедился, что штырька в механизме нет и вышел на улицу. Тело булочника уже убрали с мостовой, дверь в булочную была закрыта. Так и оставалась после того, как я её захлопнул. Потерпи, старина! Завтра всё будет хорошо! Я попытался осмыслить ситуацию. У меня всегда день Солнца, к счастью свободный от необходимости завода часов, всегда утренняя воскресная служба, приближающийся перестук деревянных каблучков по винтовой лестнице... Всегда 15 июля. До тех пор, пока я буду вовремя менять штырёк в часовом механизме. А если забуду? Или пропущу момент? Тогда я больше не увижу Хелен. Она же выйдет замуж и больше не станет ко мне приходить.
Как-то мне попадалась на глаза книжка одного мореплавателя, который описывал южные страны, где люди верят, что попадут после смерти в какой-то свой рай, где их будут ублажать 70 девственниц. У меня их, правда, не 70, а всего одна, но зато, кажется, любимая, моя Хелен. Да и количество дней ничем не ограничено, а зависит только от моего желания. Может быть я в этом раю? Всегда ярко светит солнце, всегда лето и одинаково поют птицы. Чего ещё можно желать..
На следующий (тот же самый) день я спас булочника. Пятно на матрасе исчезло, а контур, который я обвёл чернилами остался на мешковине неровными линиями. Почему-то мне стало страшно за Хелен. А вдруг она увидит этот обод, что-нибудь заподозрит и в этот раз что-то опять пойдёт не так, как обычно. А вдруг это как-то плохо отразится на ней? Экспериментировать с Хелен мне хотелось меньше всего. Я перевернул матрас рисунком вниз.
Когда обнажённая Хелен, раскинув руки падала спиной на матрас, она ни разу не обернулась, из чего я заключил, что мои опасения напрасны. Что бы ни было нарисовано на матрасе, она не заметила бы этого.
В книжечке моей остаётся совсем мало места для записей, но весь предыдущий текст продолжает оставаться неизменным. И такими же неизменными остаются мои дни Солнца.

Интересно, что когда я начал экономить листы и отмечать только линиями прожитые дни, собирая их по неделям, оказалось, что после того, как последняя страница полностью заполнена, за ней после перехода на начало дня появляется ещё одна. Так что страницы можно было бы и не экономить. Но, на самом деле, писать почти что не о чем и даже дни я как-то однажды перестал отмечать.
Прошёл уже почти год с тех пор, как я живу в раю одного единственного дня и не нахожу в себе решимости прервать его, оставить неприкосновенным этот загадочный штырёк. Более того, в последнее время, не доверяя уже себе, с первыми ударами шестичасового колокола я внимательно слежу за движением полого отверстия и, как только этот штырёк возникает, тут же его вывинчиваю. Можно ли сказать, что я счастлив? Жизнь моя легка и беззаботна. Мне не нужно ворочать тяжёлые гири часов, чтобы заработать себе на хлеб. В моём кошельке после возвращения к началу дня всегда появляется приятная тяжесть монет, всегда одна и та же, независимо от того, сколько я успел их потратить за день. Несколько раз я давал себе волю потратить их все. Но всё, что я за эти монеты приобретал, бесследно исчезало после ударов колокола. Почему-то с едой этого не происходило и, если я плотно ужинал на исходе дня Солнца, то ощущал себя вполне сытым и к его началу. Моя одежда уже изрядно поизносилась, но мои попытки залатать потёртости не увенчались успехом. То, что на мне надето, похоже, несётся со мной сквозь время и понемногу изнашивается. Но всё, что я чиню или зашиваю, после вечернего колокола опять возвращается во вчерашнее ветхое состояние. Попытка обмануть время, надев на себя новую купленную рубашку прямо в магазине текстильщика чуть не закончилась для меня тюрьмой за нарушение общественного порядка, когда после ударов колокола я остался в центре города с голым торсом. Несколько раз я брал в библиотеке собора трактат о времени Блаженного Августина, но не слишком продвинулся в чтении, потому что вечером, когда солнце пробивается в комнату сквозь крошечное окошко, после ударов колокола, я вполне мог бы ещё часа полтора читать, а именно в этот момент книга бесследно исчезает и возвращается на своё место в библиотеку. Ещё сложнее с Хелен. Каждый день, после начала мессы она исправно поднимается ко мне, всегда с одной и той же просьбой помочь ей в измене жениху. Поначалу это было мне лестно. Потом безразлично. Сейчас это меня, пожалуй, даже раздражает. Зачем ей это? Что за глупые идеи, внушённые благовоспитанной девушке, бесноватой нимфоманкой Мартой. Она ведь даже не слишком влюблена в меня. Во всяком случае все мои попытки поговорить с ней, о чём угодно, всегда наталкиваются на полное невнимание. Тогда что это? Месть сосватавшему её отцу? Петеру, который ни в чём не виноват и вообще-то неплохой парень. Кроме того, мне кажется, что, скажем научно, процесс дефлорации, лишь настолько имеет значение, насколько он уникален или связан с грядущими радостями в семейной жизни. А сам по себе... Всякий мужчина, прочитавший эти записки, я думаю, меня поймёт. И мало кто осудит за то, что иногда по вечерам я захаживаю в таверну. Прихожу я туда всегда после колокольного звона и после того, как вывинчиваю штырёк, чтобы не пропустить этот момент и не напугать никого из девушек ни своим появлением, ни исчезновением. Обычно я поднимаюсь там наверх с одной из постоянных девиц, или с женщинами, зашедшими пропустить по кружке пива. Однажды это была Магда. Не уверен, что она меня узнала.Или просто не подала вида, но, если узнала, то конечно же, не применёт рассказать о своём приключении Хелен. Умение держать язык за зубами никогда не было её достоинством. Но зато других достоинств у неё оказалось столько, что я даже немножко позавидовал Толстому Яну. Впрочем, всеми своими прелестями, она всегда охотно делится с каждым, кто проявляет к ним интерес. Так что объектов для зависти - хоть отбавляй. Как бы то ни было, памятуя случай с булочником, я дал себе клятву никогда больше не уединяться с Магдой. Не хочу, чтобы с Хелен случилось что-нибудь плохое, хотя бы даже на один день. В отличие от неё, остающейся неизменно всегда свежей, восемнадцатилетней девушкой, я за этот год сильно поизносился. Иногда, когда я смотрю в зеркало, мне кажется, что прошло уже раз в пять больше времени, чем в подсчитанные мною дни. А совсем недавно, Хелен нашла и безжалостно вырвала у меня из шевелюры седой волос. Несколько раз в таверне я присоединялся к игрокам в карты, но выигрыши не приносили мне никакой радости, так же, как и огорчения проигрыши. На следующий день в моём кошельке всегда ровно столько же монет, как и в предыдущий. Всё чаще я задаю себе вопрос, зачем я продолжаю эту бесконечную игру со временем. Ведь я в ней оказываюсь не крупье, а игроком, который в итоге всегда проигрывает. Может быть лучше проживать этот, один и тот же счастливый день в своих воспоминаниях, чем в реальности?

День второй.

День Луны. Мне остаются только воспоминания. На мешковине соломенного матраса всё ещё якрим пятном, особенно в закатных лучах, светится багровое пятно. Всё, что осталось мне от Хелен. Да ещё мои воспоминания о ней. Булочник жив и здоров. Заводить часы в действительности не так уж и сложно. В конце концов - это ведь моя работа, к которой прежде я был вполне привычен.



Цитата с туристического сайта http://turistik.com/gb/wells/somerset/cathedral
В 1380 году на башне Уэльского кафедрального собора в графстве Сомерсет (Англия), который по праву считают одним из важнейших религиозных центров Великобритании и лучшим образцом готической церковной архитектуры, были установлены интереснейшие астрономические часы. Часы башенные кафедрального собора считаются самыми старыми механическими часами в мире. Они исправно показывают ход времени вот уже седьмое столетие, причем ни разу не выходили из строя за столь длительный период работы. Удивительные часы Уэльского кафедрального собора были созданы шесть веков назад гластонберийским монахом Питером Лайтфутом (братом Лайтфутом). Средневековое чудо часового искусства кроме текущего времени показывает положение Солнца на небосводе, фазы луны, а так же регулярно разыгрывает небольшой, весьма эффектный спектакль с помощью механических фигурок, оживающих каждые 15 минут. Зрелищный мини-спектакль, реализованный отлаженной работой средневекового механизма, приходят ежедневно посмотреть многочисленные туристические группы и гости города. Уникальной особенностью временимеров Уэльского собора является наличие двух циферблатов внутри и снаружи здания, синхронно показывающих текущий ход времени. Стоит отметить, что в те далекие времена башенные часы комплектовались лишь одним циферблатом, и необходимо было выбирать его местонахождение, либо снаружи, либо внутри здания. Безусловно, пользоваться одним циферблатом башенных часов кафедрального собора, довольно неудобно, поскольку при необходимости в кратчайшие сроки определить текущее время, необходимо специально выйти из религиозного центра либо же войти в него. А, как известно, входить в религиозный центр без веских на то духовных причин (например узнать точное время), крайне неправильно. Именно поэтому и было принято решение о создании башенных «ходиков» с двумя циферблатами, синхронно оповещающих народ о течении времени как внутри собора, так и снаружи.
Часы средневековые Уэльского кафедрального собора были первыми башенными часами, оснащенными для удобства пользования двумя циферблатами. Наружный циферблат хранителей времени весьма минималистичен по своему дизайну, на его поле нанесены двенадцать делений с римскими цифрами в качестве меток времени. Внутренний циферблат отличается своей многофункциональностью и общей оригинальностью исполнения. Его можно условно подразделить на три разных по своему диаметру диска.
Наибольший диаметр имеет внешний круг, поделенный на двадцать четыре сегмента, соответствуя количеству часов в сутках. Круг, находящийся внутри внешнего диска, поделен на 60 делений, что соответствует количеству минут в одном часе. Самый маленький по своему диаметру круг, расположенный в центре циферблата, отслеживает движение солнца по небу и фиксирует фазы луны. Кроме того, находясь в кафедральном соборе недалеко от временимеров, каждые 15 минут можно наблюдать за увлекательным представлением. Над часовым циферблатом, из специально оборудованной ниши, появляются четыре всадника, устраивая между собой некий турнир. Приближаясь друг к другу, два вооруженных рыцаря, сталкиваясь, поражают один другого копьями. Однако кроме рыцарского поединка, каждый час можно наблюдать за оживающей фигуркой нарядного человечка, закрепленного в левой части сверху над циферблатом. Фигурку давным-давно окрестили Джеком Блендиферсом, и именно он, словно пробуждаясь от сна раз в час, поочередно дергает ногами, упираясь каблуками в два колокольчика, отбивая текущий час. В 1392 году благородное семейство Блендиферс получило от короля Ричарда II привелегию заведения этих часов. Право это наследовалось по мажоритарной мужской линии. В некоторых источниках, достовеность которых сомнительна, упоминается последний представитель рода Блендифирс - Джек, который в возрасте 20 лет стал, вероятно, жертвой убийства. Неизвестный бродяга, схваченный на месте преступления признался под пытками в содеянном и был повешен. Тело Джека так и не было обнаружено. В его жилище остался только окровавленный матрас, на котором он, вероятно, и был убит. В некоторых легендах утверждается, что он был взят на небо ангелами, потому что при жизни был добрым и благочестивым христианином.