Видения Леса
После воскресной утренней службы горожане неспеша покидали собор Святого Иоанна.На выходе, в ярко-красной мантии стоял молодой служка с ларцом для пожертвований, равно благодарящий и тех, кто опускал в отверстие крышки золотые гульдены, и тех, кто высыпал туда жменю мелких медных монет. Колокола на башне принялись отбивать окончание утренней молитвы. Ерун и Алейт вышли на залитую солнцем улицу, остановились на площадке перед центральным входом в собор. Почтенную пару приветствовали выходящие из собора солидные горожане, знатные семьи, мастера гильдий.Некоторые задерживались, чтобы перекинуться с ними несколькими словами, выходящими за рамки обычной вежливости. Ерун подумал, что это и есть основная его работа, то, за что он получает деньги. Вот эта еженедельная служба, встречи в Парадизе, официальные приёмы, которые, правда, может позволять себе семья Алейт, но на которых он неизменно присутствует. Все те появления в обществе, которые позволяют ему непрерывно находить заказчиков для своих картин. Если бы никто не изъявлял желания покупать его работы, то какого бы совершенства ни достиг он в своём искусстве, оно не принесло бы ему ни славы, ни денег. Так что все его доходы, уважение в городе(и далеко за его пределами), известность среди лучших мастеров Европы куются не в сырой полутёмной каморке, в которой ему нравится творить, а здесь, в толпе нарядно разодетых щёголей и меценатов - "ценителей" , которые на самом деле ничего не понимают в живописи, но диктуют в подробностях то, как должна выглядеть готовая картина, кто и где должен быть на ней изображён, на кого похож, во что одет. Они, эти профаны всегда точно уверены в том, что они знают чего хотят. Ерун усмехнулся: "Мне бы хоть четверть их уверенности в правильности того, что я делаю!". Зачастую, замерев над грунтом чистого холста с кистью перед тем, как сделать первый мазок, он имел очень приблизительное представление о том, как будет выглядеть законченная картина. И позже, нанося слой за слоем густых, ещё поблескивающих отражением свеч маслянных мазков он переставал быть автором картины, становясь, скорее, любопытным наблюдателем того, что выходит из под его кисти.-Я, пожалуй, вернусь домой, - сказала Алейт, увидев выходящего из собора брата,- ты в Парадиз?
-Да, дорогая. Как обычно.
-Возвращайся только не поздно. Не забудь, что ты обещал закончить триптих ещё неделю назад. Вчера уже посыльный из церкви Марии приходил, справлялся на каком ты сейчас этапе.
- Ничем не могу помочь. Слои должны просыхать. Но до Рождества ещё уйма времени. Успеется всё. Проследи, кстати, чтобы печь продолжали топить. Это не важно, что на улице тепло, в комнате должно быть всё равно теплее, иначе сырость проникнет снаружи в холсты, доски.
-Не волнуйся. Я прослежу.
Брат уже подошёл к Алейт не здороваясь - они все вместе пришли сегодня к службе, кивнул Еруну, взял сестру под руку и они стали удаляться по направлению к рыночной площади.
Ерун спустился на несколько ступенек вниз к каналу. На небольшой заводи теснились полдюжины плоскодонок. Взмахнул рукой и ближайший к нему лодочник оттолкнулся шестом от берега, направляя лодку к причалу. Помог Еруну сесть в лодку на мягкие подушки. До Парадиза можно было бы дойти пешком за четверть часа, но единственный вход в него для гостей был с канала. Маленького каменного причала перед дверью, к которой причаливали только те перевозчики, которых знал хозяин. А перевозчики эти отвозили к заветному раю (греческое парадиз - рай) только тех братьев Лебедя, которых знали. Ерун всегда был желанным гостем, остальные бывали иногда приглашены, а иногда нет и тогда на их взмахи не отзывался ни один перевозчик. Сеть искуственных каналов была удобна, чтобы перевозить грузы между цехами ремеслеников, мешки с зерном, сыры, но эти искусственные артерии города были мелки и узки настолько, что сидя в лодке Еруну попеременно приходилось наклоняться то в одну, то в другую сторону, чтобы увернуться от ветки, или нависающей стены дома, пригибаться, когда лодка проходила под низкими мостами.
Перевозчик аккуратно отталкивался от берегов и ото дна длинным шестом, стараясь доставлять пассажиру как можно меньше неудобств. По одному из мостов проходила Алейт с братом.Ерун улыбнулся и махнул ей рукой. Она ответила и улыбкой, и взмахом своей руки. Когда долго не бывало дождей, особенно летом, вода в каналах становилась почти неподвижна, а горожане, особенно небогатые ремесленники, сливали в неё различные нечистоты, которые делали путешествие по каналам малопривлекательным. Через некоторое время показался камень перед входом в Парадиз. Но ещё задолго до этого, сквозь тяжёлый дух канала стал пробиваться знакомый зеленоватый запах, от которого в груди у Еруна, даже пожалуй в животе где-то, сразу расцвело ощущение предвкушения праздника. Или возвращения из далёких странствий домой. Или, наоборот, чувство отправления из дома в далёкие неведомые страны. Чувство, которое Ерун всегда только пытался себе представить, потому что никогда, ни разу в жизни, не покидал своего города дальше, чем до начала леса, окружавшего его. Над входной дверью в крепостной стене из серого камня дымилось крошечное двойное зарешёченное окошко. Дым оттуда был уже не только обоняем, но и отчётливо виден - клубился и таял в солнечном летнем дне, неуместный в это время года. Перевозчик накинул трос на тумбу, вышел из лодки и подал руку Еруну. Потом подошёл к массивной дубовой двери, отогнул кольцо на ней, дважды решительно дёрнул его. За глухой стеной раздался мелодичный звук - ответ колокольчика. Лязгнул открываемый засов и дверь слегка приоткрылась. Никто не вышел навстречу. Ерун надавил на ручку двери и оглянулся на перевозчика - тот ожидал указаний, ждать ли своего знаменитого пассажира поблизости в рукаве канала или вернуться за ним позже.-После заката, - сказал ему Ерун. Улыбнулся. Протянул две монеты. Перевозчик ответил ему улыбкой, легко запрыгнул обратно в плоскодонку, снял трос и направил своё судно обратно к парадной площади перед Собором.
Ерун вошёл в просторное помещение, освещённое несколькими свечами. Сдвоенное зарешеченное окошко под потолком, из которого наружу выходил дым, внутрь впускало тонкие лучи солнечного света, который пронзал изрядно задымлённое пространство комнаты. Падал на стол, вокруг которого сидело несколько фигур. Ерун прикрыл дверь, одна из фигур встала ему навстречу, протянула ладонь.Ерун узнал старого приятеля. Впрочем, приятель был слегка помладше его, но знакомы они были давно. По старой студенческой привычке, обмениваясь рукопожатием, Ерун назвал его на латинский манер:
-Дезидерий!
-Иеронимус, - в тон ему улыбнулся Дез.
Ерун устроился на мягких подушках восточного дивана рядом с Дезом у стола. Сразу вслед за вошедшим слуга поставил перед ним курильницу, заправил её знакомой и, в то же время, каждый раз обещающей новизну смесью. Затеплил уголёк. Ерун прильнул к трубке курильницы. Жадно втянул мягкий добрый дым, услышал, как внутри курильницы забулькала розовая вода.
-Не знаешь, Джон сегодня появится?
-Мне неизвестно ничто, что могло бы помешать ему появиться. Пару часов назад я видел его живым в соборе.
Джон уже несколько лет был полновластным хозяином "Парадиза". Впервые приехал он в город он вместе с Дезом. Как они познакомились и что их связывало, было неизвестно. У Джона водились деньги. Большие деньги. Приехав в город и поселившись поначалу в гостинице у рынка, вскоре он сделал настолько щедрое пожертвование Собору Иоанна, что местные острословы утверждали, что скоро Собор Иоанна начнут именовать на английский манер Собором Джона. Впрочем, сам он был итальянцем и часто в спорах с Дезом они переходили на этот, малопонятный окружающим, язык. До того, как он начал ходить на английских судах имя его было Джованни Кабото. Вскоре после упомянутого пожертвования Джон вступил в Братство Богоматери, в котором состояли самые именитые граждане города, за свои средства выкупил дом Лебедя, где раз в году члены братства собирались на пиршество - традиционное жаркое из лебедя, за что их часто называли и "Братством лебедя", а потом скупил два прилежащих к дому Лебедя дома, двор одного из которых выходил на канал, обнёс их глухой, почти что крепостной, стеной. Один дом он перестроил в то, что сейчас называлось "Парадизом" , "Раем", "Садом земных наслаждений" , в том числе и комнату, в которой сейчас находился Ерун, потягивающий из трубки нежный дым, а с другого, просторного одноэтажного дома снял крышу и заменил её зачем-то оконными рамами с венецианским прозрачным стеклом. Из более чем трёхсот членов Братства Богоматери в "Парадизе" побывало не более двух дюжин, но это были самые сливки со сливок общества. Здесь Ерун получал свои заказы, здесь договаривался с купцами о пигментах, без которых работа всей его огромной семьи художников была бы невозможной. Но то, самое главное, зачем он приходил сюда, была возможность увидеть реальный мир. Мир такой, каков он есть на самом деле, а не тот лишь, который Господь позволяет видеть своим созданиям. Это была тайна посетителей "Парадиза", о которой они старались не распространяться посторонним. Тем более, что те разговоры, которые иногда случались внутри стен "Парадиза" не были предназначены для посторонних ушей. Существовал негласный договор о том, что ничто, происходящее здесь не должно покидать крепостных стен и, несмотря на то, что в числе гостей бывал и главный инквизитор, назначенный самим Торквемадой, и вольнодумцы вроде Деза или Мартина, которые зачастую вели довольно опасные споры, никаких последствий эти разговоры не имели.
Даже сам нынешний хозяин "Парадиза" Джон, настолько обычно, молчаливый, в комнате Видений иногда вдруг начинал рассказывать о себе всякие чудные вещи, которым, впрочем, никто особенно и не верил. По его словам выходило, что в Англии ему удалось убедить короля организовать экспедицию для поиска Острова Блаженных. Это было правдой для короля. На самом деле Джон не однажды встречался в Барселоне со своим дальним родственником, тоже генуезцем, который помог ему тогда приобрести китайские морские карты. Этому родственнику, Христофоро, удалось убедить Испанского короля снарядить экспедицию для поиска морского пути в Индию. Экспедиция эта лет 10 назад увенчалась успехом, после чего туда устремились многочисленные последователи. Экспедиция Джона тоже удалась. Неизвестный остров ему тоже удалось открыть. Блаженных, правда, на острове не оказалось. С аборигенами там вообще нечто странное происходило. Настолько странное, что в отчётах королю, Джон предпочёл указать, что людей он не встретил, находил только разноообразные примитивные орудия охоты и инструменты. Эта правда для королей была совсем не той правдой, которая могла произноситься в окружении стен "Парадиза".
- Понимаете, парни, по склянкам можно всё определить. Представьте, много месяцев каждый день только вода и небо. А по небу солнце. Выходит из моря и в море уходит - раскрасневшийся Джон держал в руке огромное яблоко и кружкой с недопитым криком рисовал в воздухе движение солнца вокруг земли.
-Сейчас модно стало считать, что земля крутится вокруг солнца, но как бы то ни было, так оно, или, наоборот, солнце вокруг земли, не важно, а только, когда плывёшь на восток, солнце всё время раньше восходить начинает и вот эта китайская карта, которая у меня была, она по часам расчерчена была,смещения времени, когда рассвет наступает. Так вот Китай там, самый восточный заканчивается океаном на десятом часу от нас. Это меньше половины суток. А дальше всё... Океан. Вода. Христо, когда на запад плыл, нашёл землю, где это время на 4 часа позже нашего, значит от берегов этой земли до Индии ещё 10 часов остаётся, столько же, сколько от нас до неё на восток. Может все эти 10 часов земли или океана, неизвестно чего... Так что никакая это не Индия была, это вам любой моряк скажет! А короли... им бы только золота побольше привозили, а откуда это золото, из Индии, с острова Бразил или из Эльдорадо - их оно мало волнует. Я же тоже никаких блаженных не встретил. Только полуголые дикари с розоватой кожей. То, что они не китайцы - на Библии поклясться могу. Был у меня в команде один китаец - ни одного слова разобрать у них не мог, а хвастал, что все китайские диалекты знает.
Ерун смотрел на эмоционально разглагольствуещего Джона и уже не был уверен, видит он его сейчас или так реально вспоминает предыдущее своё посещение "Парадиза" . А если это всё происходит сейчас, то почему он не помнит, как вошёл Джон? Дез сидел рядом с ним, уставившись в одну точку над столом и тихо улыбался чему-то, видимому только ему. Стол, покрытый светлозелёным сукном был неподвижен, яркие лучи из окон разрезали дымный воздух как ножом и оставляли на столе почему-то два ярких пятна почти идеальной круглой формы. Свечи, стоявшие напротив каждого гостя в плотном дыму были разве что видны, но ничего не освещали. Он опять посмотрел на Деза и подумал, что курильницы действуют на всех почти одинаково, а цукаты Реальности каждому показывают свой истинный мир, хотя, казалось бы, что как раз реальность, в своём рафинированном виде, должна быть для всех одной и той же. Совсем юный парнишка Мартин, приезжавший откуда-то из Верхних Земель, который всегда так ожесточённо спорил с Дезом, каждый раз в Парадизе ощущал в себе какой-то грех, который он порывался непременно искупить всей своею оставшейся жизнью и сейчас, только что получивши степень магистра свободных искусств, почему-то затворился в Августинском монастыре в Эрфурте. Ерун сделал глубокую затяжку и опять взглянул на поверхность стола. Идеально разглаженная катерть цвета весенней травы оставалась неподвижной. Сейчас в его мастерской находится незаконченный триптих, на закрытых створках которого изображен шар земли. Сероголубые тона подчёркивают то, что она безжизненна и пуста. Он задумал так, чтобы при открывании этих створок в зрителя сразу ударял свет, всё богатство красок мира, сотворённого Богом, а на растворившихся створках были напоминания об акте творения и о грядущем Армагеддоне. Собственно створки-то были уже почти закончены, а яркий свет никак не получался. Пожалуй, этот вот зелёный цвет травы и голубой неба должны превалировать...
Внезапно дым прорезала вертикальная светлая полоса на стене, противоположной окнам. Открылась и мгновенно закрылась дверь. Через мгновение из густого дыма материализовалась девушка. Её нагое тело было покрыто полупрозрачной шёлковой тканью и казалось, что она не вся вышла из дыма, а только на время создалась прихотливым движением потоков воздуха, оставаясь столь же эфемерной, как и дым. Джон любил такие театральные эффекты. Девушки, появляющиеся в Парадизе, всегда были безупречной красоты. Откуда они приходили и куда потом исчезали никто не знал. Кто-то считал, что все они подбирались слугами из весёлого квартала за рынком, кто-то злословил, что епископ - вон он там в углу-толстый с выпученными глазами, совсем не похожий на себя в соборе - приводит монашек из монастыря. Еруну вспомнилась цитата из манускрипта, прочитанного им недавно в городской библиотеке Братства. "Невесты Христовы чисты и невинны, ничто грязное и ничто мерзкое, не осмелится к ним приблизиться и всякого зла избегают..." Автором был какой-то экзальтированный монах, имеющий вообще о женщинах смутное представление. Ерун ещё тогда усмехнулся, представив монашенку, испражняющуюся розовым маслом. Да нет, чего там мелочиться, цветами или, вот, райскими растениями, с огромными колоколами цветков благочестия.
Вот, как сейчас эта нимфа, окутанная дымом и шёлком... В любом случае девушка была хорошо сложена и Ерун постарался как можно точнее запомнить изгибы её тела, чтобы потом запечатлеть их. В руках у девушки был серебряный поднос с крошечными фарфоровыми вазочками, расписанными синей эмалью. Она подошла к столу и неспешно расставила вазочки перед каждым гостем. Ерун знал, что в этих вазочках. Собственно, небольшой засушенный корешок и был той истиной, вокруг которой вращался весь круг встреч в Парадизе. Цукаты Реальности. Он знал, что ему их лучше пробовать только после того, как стол задышит. Лукас, сидящий напротив Еруна, ничего не дожидаясь, сразу положил корешок в рот и стал интенсивно жевать, ничуть не заботясь о правилах хорошего тона. Этот Лукас Грешник (Зюндер) давно уже скитался по разным городам, иногда внезапно оказывался в Парадизе, а потом вдруг исчезал, так же неожиданно, как и появлялся. Картины свои он, как и Ерун, подписывал именем родного города, в который очень редко возвращался, постоянно пребывая в странствиях.
-Не так эффектно,-обратился он к Еруну, как к старшему мастеру, с которым, впрочем, давно уже был знаком,- нагота должна быть подчёркнута не прозрачной драпировкой, а деталью. Мелкой, но лёгкой, такой как лента, например. Летящая и невесомая.
Ерун видел несколько его работ, Ева, Лукреция,Венера, все женские фигуры были отделены от зрителя лёгкой, почти незаметной на первый взгляд, изумительно прозрачной лентой...
Я пытался разобрать их язык - он не был похож ни на какие цивилизованные и ни на какие знакомые моим матросам азиатские тоже, а ведь у нас и индус был, и китаец.
В один из таких вечеров их шаман сидел перед огнём, мрачно так двигал челюстями, жевал что-то, глядя на искры. Потом обвёл всех каким-то невидящим взглядом. Остановил его на одном моём матросе, зачерпнул щепоть белого пепла от истлевших углей костра, поднялся со своего места, подошёл к этому матросу, стал перед ним на колени, положил его руку себе на затылок, а сверху посыпал себя пеплом. Потом только, много позже я узнал, что означал этот жест... Так вот, на следующий день, во время перегрузки продуктов в шлюпку оборвался трос, а парень этот стоял внизу, как раз под тюком с вяленной рыбой... Он сразу отдал Богу душу - шея сломалась как сухая ветка. Там же на берегу мы его и похоронили, но я не об этом. У меня сразу появилась какая-то полная уверенность в том, что шаман знал о его смерти накануне вечером, видел её. Жест его, кстати, означал, что он просит парня, при скорой встрече с Большим Богом, замолвить слово за него, грешного, и его народ. И видел он будущее именно благодаря вот этому корешку. Я тогда решил обязательно проникнуть в эту его тайну. Нам в тот раз нужно было уже возвращаться, пока не наступили холода, а в следующее плаванье весной я пошёл с сыном. Набрали полные трюмы всяких крестьянских и ремесленных премудростей - кирки, лопаты,молотки, ножи - на обмен. Я решил остаться там на год, до следующей экспедиции. А командование кораблями передал сыну. Команде было объявлено, что я погиб на острове. Так и королю было доложено. Так что, друзья мои, вы сейчас разговариваете с живым трупом! Ерун старался ухватиться за образы, проплывающие перед ним над столом.
Нож, привезённый для обмена с аборигенами, затем чтобы выведать их тайну показался живым существом - ножом с ушами. Похожий на пушку и на клинок одновременно, угрожающий и бдительный.
Свободной рукой Ерун, провёл у себя под лопаткой, чтобы убедиться, что у него крыльев нет и летят они только за счёт взмахов белоснежных крыл его спутника.Сейчас в плотном дыму тёмной комнаты отчётливо видна была дорожка, прочерченная солнцем, сквозь пару отверстий под потолком. К этому пути, похожему на млечный и направили они свой полёт. Легко вылетели из душного задымлённого помещения на яркое солнце. Здесь, снаружи, ангел был совсем незаметен. Лес продолжал подниматься. Он уже видел этот город таким. Ненастоящим. С искажённой линией каналов, с необычными прямоугольными зданиями, рыночную площадь, рядом с которой стоял дом Еруна, едва можно было узнать.
Он даже не уверен был узнаёт ли её. Все дома были какие недостроенные. Вроде бы аккуратные, но совсем почти без украшений, все гербы, все фигуры над дверьми отсутствовали и непонятно было как теперь вестовые на этой площади смогут определять дома адресатов своих посланий. Может быть это был совсем другой, просто похожий город? Но ведь он летел и всю дорогу узнавал каждую улицу, каждый канал, да вот и его дом за углом в тупике, отходящем от рыночной площади. Или всё-таки другой город? Лес-Сова взмахнул крыльями и свернул в боковую улочку.
дом Братства Богоматери. Здесь происходила ежегодная рождественская трапеза с лебедем. С домом тоже, кое-что не так. Массивные дубовые входные двери явно заменены какими-то плоскими чёрными деревянными щитами, скульптуры евангелистов тоже как будто на месте, но как-то непривычно выглядят. А вот лебедь почему-то вместо карниза над входной дверью "перелетел" на конёк крыши. Это же бессмысленно, потому что не всякий посыльный, который привезёт депешу в "Дом Лебедя", догадается перейти на противоположную сторону улицы, чтобы увидеть что-то налепленное на крышу дома. Ещё вчера, когда Братья собирались на очередное обсуждение подготовки к рождественскому пиру, лебедь был на своём месте. Скромный полуметровый барельеф над входной дверью. Однако сейчас Сове-Лесу обратил внимание разноцветные коробки, стоящие около входа в дом. Круглые диски по бокам делали их похожими на кареты, но никаких следов крепления упряжи не было видно. Более того, несколько таких же коробок безо всяких лошадей, сами по себе, как по льду скользили по улицам города. Иногда коробки останавливались и из них выходило сразу по нескольку людей. Ерун знал, что логику в тех фантастических картинах, которые открывает ему маленький сморщеный корешок, искать не следует. Он и не искал её, а старался как можно больше увидеть, запомнить,чтобы потом воспроизвести всё увиденное на картинах. Иногда рука его автоматически начинала чёркать углём на подвернувшемся клочке бумаги зарисовки увиденного. Но картина всегда менялась так быстро, что ни один набросок не удавалось ему завершить. Рисунки множились, наползали один на другой, переходили один в другой и потом Ерун долго пытался угадать в сложном переплетении линий нечто, побудившее его к этому эскизу.Вспоминать видения бывало так же сложно, как ночной сон. А иногда причудливые изгибы тонких штрихов, создавали формы, ранее никогда им не виданные. Часто повторялся один и тот же образ - человек на колесе. Вернее между двух колёс, так же плавно скользящих по улице.
Подобная конструкция была бы крайне неустойчивой и пользоваться ею один человек смог бы только если бы другой поддерживал его сзади, например. В обычной жизни Ерун прекрасно понимал это и обычно дорисовывал то, что было необходимо, чтобы изображение выглядело правдоподобным, а Сова-Лес давно уже перестала обращать внимание на этот загадочный механизм, достаточно распространённый в видениях.
Гораздо более удивляло Сову то, что в видениях часто присутствовали совершенно реалистичные, как будто всамделешные и живые, самые странные образы, на короткое время лишь вспыхивавшие в фантазиях Еруна. Вот и сейчас, например, в небольшом скверике, рядом с оживлённой улицей прекрасно чувствовал себя нож с ушами. Его нож!
Тот, о котором он только что, всего лишь несколько минут назад подумал. Или часов? Ерун заметил, что во времени он уже совершенно не ориентируется. Однажды ему даже пришла мысль изобразить хронометер мягким, словно из воска, начинающего плавиться и растекаться по поверхности. Он даже как будто увидел готовую картину, но понял, что мысль о растекающемся времени вместо текущего слишком уж безумна. Впрочем и кареты эти странные он изображать не станет, хотя образ человека, насильно заключённого в стальной котёл, или гигантскую домашнюю туфлю - достаточно ярок. Или множества людей внутри замкнутого пространства, например, гигантского омара, разорванного пополам от обилия проглоченных людей.
Ещё большее впечатление на Сову-Лес произвёл отрок, балансирующий, как бы пытающийся удержать равновесие на небольшой доске, причём сама доска в это время неслась по улице со впечатляющей скоростью. Ерун знал эту улицу - никакого наклона на ней нет. Во всей Фландрии, пожалуй, не найдётся холма, достаточного для того, чтобы спускаться с него на подобной скорости. В реальности такое могло быть разве что только на льду, например и только, если бы человек мог сам себя тянуть за поводья. Каждой зимой, когда каналы покрывались достаточно толстым льдом, ироничные горожане пытались на практике проверить истинность поговорки "Невозможно самого себя тянуть за поводья". До сих пор это действительно никому не удавалось. Очертания видений часто повторялись и у Еруна уже сформировался целый бестиарий образов и символов, которые он, возвращаясь ночью в свою мастерскую, лихорадочно набрасывал на бумаге или доске, а потом неделями осмысливал увиденное, компонуя наиболее удачные образы, выстраивая композицию в какую-то логическую цепочку и подбирая цветовое сопровождение, должествующее при первом взгляде на готовую работу, создавать у зрителя мистическое и доверительное настроение, заинтересованность в детальном разглядывании и разгадывании таинства его символов.
Подниматься было тяжело, но он и не собирался долго парить в небе, уподобляясь тупым орлам, которые целыми днями только и делают, что кружат в облаках на непостижимой высоте, с которой даже им, с их зоркими глазами, никакая добыча на земле не видна. Лес-Сова достиг только точки, с которой смог увидеть весь город и сразу камнем ринулся вниз. Дьявольский профиль был на месте, хотя и существенно искажённый какими-то геометрически правильными прямыми линиями, изуродовавшими образ, запомнившийся Еруну. Через несколько мгновений Лес-Сова был уже над поверхностью канала. Изо всех сил упёрся распахнутыми крыльями в тугой воздух, погасил скорость падения на дуге и полетел вдоль канала. Видения опять стали повторяться. На этот раз они возникали прямо на поверхности воды канала, по его берегам. Казалось, что само провидение старается подарить Еруну как можно больше образов, дать запомнить их и заставить запечатлеть потом на холсте, досках...
